Они лежали словно парализованные тем, что произошло.Застывшие в грехе, окоченевшие от наслаждения. Чарльз – его охватила непресловутая тихая печаль, наступающая после соития, а немедленный, вселенский ужас – был как город, на который с ясного неба обрушилась атомная бомба. Всесравнялось с землей, все превратилось в прах: принципы, будущее, вера, благиенамерения… Но он уцелел, он сохранил этот сладчайший дар – жизнь; и осталсяодин‑одинешенек, последний живой человек на земле… но радиоактивность вины,медленно и неудержимо, начала уже проникать в его тело, расползаться по нервам ижилам. Где‑то вдали, в полутьме, возникла Эрнестина; она смотрела на него соскорбной укоризной. Мистер Фримен ударил его по лицу… они стояли, точнокаменные изваяния, неподвижные, праведно‑неумолимые.
Он приподнялся, чтобы дать Саре отодвинуться, потом повернулсяна спину и лег; она прильнула к нему, положив голову ему на плечо. Он молча смотрел в потолок. Что он натворил, Боже, что он натворил!
Он теснее прижал ее к себе. Она робко протянула руку, и их пальцы снова сплелись. Дождь перестал. Где‑то под окном прозвучали шаги –неторопливая, тяжелая, мерная поступь. Скорее всего полицейский. Блюститель Закона.
Чарльз сказал:
– Я хуже, чем Варгенн. – В ответ она только крепчесжала его руку, словно возражая ему и успокаивая. Но он был мужчина. – Что теперь с нами будет?
– Я не хочу думать даже о том, что будет через час.
Он обнял ее за плечи, поцеловал в лоб; потом снова поднялглаза к потолку. Она казалась такой юной, такой потрясенной.
– Я должен расторгнуть свою помолвку.
– Я ни о чем не прошу. Как я могу? Я сама во всем виновата.
– Вы предостерегали меня, предупреждали… Нет, виноват во всем только я. Я знал, когда пришел… но предпочел закрыть глаза. Я отрекся от всех своих обязательств.
Она прошептала:
– Я так хотела. – И повторила снова, тихо и печально: – Да, я так хотела.
Он стал молча гладить и перебирать ее волосы. Они рассыпались по плечам, закрыли сквозной завесой ее лицо.
– Сара… какое волшебное имя.
Она ничего не ответила. Еще минута прошла в молчании; его рука продолжала нежно гладить ее волосы, как будто рядом с ним был ребенок. Номысли его были заняты другим. Словно почувствовав это, она проговорила:
– Я знаю, что вы не можете на мне жениться.
– Я должен это сделать. Я этого хочу. Я не смогувзглянуть себе в лицо, если не женюсь на вас.
– Я поступила дурно. Я давно мечтала об этом дне… Я не достойна стать вашей женой.
– Дорогая моя!..
– Ваше положение в свете, ваши друзья, ваша… да, и она– я знаю, она вас любит. Кому как не мне понять ее чувства?
– Но я больше не люблю ее!
Она подождала, покуда страстность, с которой он выкрикнул эти слова, перетечет в молчание.
– Она достойна вас. Я – нет.
Наконец он начал понимать, что она говорит всерьез. Он повернулк себе ее лицо, и в слабом уличном свете они взглянули друг другу в глаза. Их выражение не мог скрыть даже полумрак: в глазах Чарльза был написан панический ужас; она глядела спокойно, с едва заметной улыбкой.
– Не хотите же вы сказать, что я могу просто встать и уйти, как если бы между нами ничего не произошло?
Она промолчала, но ответ он прочел в ее глазах. Он приподнялся на локте.
– Вы не можете все простить мне. И ни о чем не просить.
Она откинулась головой на подушку, устремив взгляд в какое‑то темное будущее.
– Отчего же нет, раз я люблю вас?
Он снова привлек ее к себе. От одной мысли о подобной жертвена глаза у него навернулись слезы. Как чудовищно несправедливо судили о ней и сам он, и доктор Гроган! Она выше, благороднее, великодушнее их обоих. На миг Чарльза охватило презрение к собственному полу – к чисто мужской банальности,легковерности, мелочному эгоизму. Но принадлежность к сильной половине человечества тут же подсказала ему избитую, трусливую увертку: что если этот эпизод – последняя дань увлечениям молодости? Ведь каждому положено перебеситься, прежде чем окончательно остепениться… Но стоило этой мысли пронестись у него в голове, как он почувствовал себя убийцей, которому из‑закакого‑то просчета в процедуре обвинения ошибочно вынесен оправдательный приговор. Да, он оправдан по суду, он волен идти на все четыре стороны, но он виновен и навечно осужден в собственном сердце.
– Я не узнаю себя. Я стал другим.
– Мне тоже кажется, что я другая. Это потому, что мы согрешили. И не верим, что согрешили. – Она произнесла эти слова, какбудто глядя в бесконечность ночи. – Я хочу только счастья для вас. Явсегда буду помнить, что был такой день, когда вы любили меня… и я смогу теперьсмириться с чем угодно… с любой мыслью… кроме мысли о вашей смерти.
Он снова привстал и пристально взглянул ей в лицо. В ее глазах все еще пряталась едва заметная улыбка, улыбка удовлетворенного знания –духовный или психологический эквивалент того удовлетворения, которое ощутил Чарльз, познав ее физически. Никогда прежде он не испытывал такого чувства близости, такого полного единения с женщиной. Он наклонился и поцеловал ее – из самых чистых побуждений, хотя, прижавшись к ее жарким губам, почувствовал, чтов нем опять просыпаются иные побуждения, уже не столь невинные… Чарльз неотличался от большинства викторианцев. Мысль о том, что порядочная,благовоспитанная женщина, унижая себя в угоду мужской похоти, сама можетполучать удовольствие, просто не укладывалась у него в голове. Он и такдостаточно злоупотребил ее чувствами; больше он этого не до пустит. И прошло уже столько времени… который час? Он поднялся и сел на постели.
– Эта особа там, внизу… и мой слуга ждет в гостинице.Прошу вас, дайте мне день‑два сроку. Я должен подумать, решить…
Не открывая глаз, она сказала;
– Я недостойна вас.
Он посмотрел на нее еще секунду, встал с кровати и вышел впервую комнату.
И там… Это было как удар грома.
Начав одеваться, он вдруг заметил на рубашке спереди пятно.Он подумал, что чем‑то оцарапался, и украдкой осмотрел себя – но ни боли, ниссадин не было. Тогда он судорожно вцепился в спинку кресла и застыл, неотрывая глаз от двери в спальню: он понял наконец то, о чем давно уже догадалсябы более опытный – или менее пылкий – любовник.
Она была девственница!
Из спальни послышалось какое‑то движение. Голова у него шла кругом; он был ошарашен, ошеломлен – и с поспешностью отчаяния стал натягиватьна себя одежду. Из‑за двери доносились приглушенные, звуки – в умывальнике заплескалась вода, звякнула фаянсовая мыльница… Она не отдалась тогда Варгенну.Она солгала. Все ее слова, все поступки в Лайм‑Риджисе были построены на лжи.Но для чего? Для чего? Чего ради?
Это шантаж!
Она хочет приобрести над ним неограниченную власть.
И все уродливые, дьявольские порождения мужского ума – вековечный глупый страх перед армией женщин, вступивших в тайный сговор с целью высосать из них все соки, погубить их мужское естество, использовать их идеализм в корыстных целях, перетопить их в воск и вылепить из них нечто несусветное в угоду своим злокозненным фантазиям – все это, в купе с отвратительными свидетельствами, которые приводились в апелляции по делу ЛаРонсьера и в правдоподобии которых теперь не приходилось сомневаться, повергло Чарльза в поистине апокалипсический ужас.
Плесканье воды прекратилось. Он услышал шаги, какой‑то шорох– вероятно, она снова легла в постель. Уже одетый, он стоял, неподвижно уставясь в огонь. Да, его заманили в ловушку; вокруг него стягивалась дьявольская сеть; какой‑то злой дух руководил поступками этой безумицы… Но зачем все это? Для чего?
Скрипнула дверь. Он обернулся; и на его лице она могла прочесть все обуревавшие его мысли. Она стояла на пороге спальни, одетая в своепрежнее темно‑синее платье, но еще с распущенными волосами – и с прежним оттенком вызова во взгляде: на секунду он вспомнил тот день, когда набрел нанее, спящую, в лесу, – в тот раз, стоя на скалистом уступе над морем, она смотрела на него снизу вверх с похожим выражением. По‑видимому, она догадалась,что он уже знает правду; и снова предвосхитила готовое сорваться с его устобвинение, выбила почву у него из‑под ног.
Она повторила свои предыдущие слова:
– Я недостойна вас.
И теперь он с этим согласился. Он прошептал:
– А как же Варгенн?..
– Когда я приехала в Уэймут и пошла туда, где – помните– где он остановился… то, не дойдя еще до дверей таверны, я увидела его. Он выходил. И не один. Он был с женщиной. С женщиной определенного сорта – тут нельзя было ошибиться. – Она отвела глаза, избегая его бешеного взгляда. – И я… я спряталась в подворотне. И когда они скрылись, ушла.
– Но почему же вы мне сказали…
Она быстро шагнула к окну. И тут он онемел. Она не хромала!Нога у нее вовсе не болит! Не было никакого вывиха! Она взглянула на него черезплечо и поняла, что он осуждает ее и за это; потом отвернулась к окну.
– Да. Я обманула вас. Но больше я вас не потревожу.
– Но как же… что я… почему…
Запутанный клубок! Сплошные тайны!
Она молча стояла перед ним. Утихший было дождь возобновился с новой силой. В ее прямом, спокойном взгляде он уловил не только прежний вызов, но и какое‑то новое, более мягкое выражение – напоминание об их недавней близости. И ощущение дистанции смягчилось, хоть и не исчезло.
– Я благодарна вам. Вы подарили мне утешительное сознание того, что в ином мире, в иной жизни, в иное время я могла бы стать вашей женой.Вы дали мне силы продолжать жить… здесь и сейчас. – Их разделяли какие‑нибудь десять футов, но ему казалось, что между ними добрый десяток миль. – Но водном я вас никогда не обманывала. Я полюбила вас… по‑моему, с первой минуты.Тут никакого обмана не было. Вас могло ввести в заблуждение только мое одиночество. Обида, зависть… не знаю, что мною руководило. Не знаю. – Она снова отвернулась к окну, к стене дождя за ним. – Не спрашивайте меня опричинах. Объяснить их я не могу. Они необъяснимы.
Наступило напряженное молчание. Чарльз молча смотрел ей вспину. Совсем недавно он чувствовал, что какая‑то волна неудержимо мчит его к ней; и точно так же сейчас его неудержимо несло прочь. Тогда она влекла его,теперь отталкивала – и оба раза виновата была она одна.
– Я не могу удовлетвориться этой отговоркой. Я требую объяснений.
Но она покачала головой.
– Пожалуйста, оставьте меня. Я молюсь о вашем счастии.Больше я ему не помешаю.
Он не двинулся с места. Через одну‑две секунды онаобернулась и снова, как раньше, прочла его тайные мысли. Ее лицо выражало спокойствие, похожее на обреченность.
– Я прежде уже говорила вам. Я гораздо сильнее, чем можно было бы вообразить. Моя жизнь кончится тогда, когда придет ее естественный конец.
Еще несколько секунд он выдерживал ее взгляд, потом взял с комода трость и шляпу.
– Что ж, поделом награда! За то, что я попытался вам помочь… Что стольким рисковал… И каково узнать теперь, что все это время вы меня дурачили, что я был не более чем игрушкой ваших странных фантазий!
– Сегодня меня заботило только собственное счастье.Если бы нам довелось встретиться опять, меня заботило бы только ваше. А счастья со мной у вас не может быть. Вы не можете на мне жениться, мистер Смитсон.
Этот внезапно официальный тон глубоко задел его. Он кинул нанее взгляд, выражавший и боль, и обиду, но она успела предусмотрительно повернуться к нему спиной. Он в гневе шагнул вперед.
– Как вы можете обращаться ко мне подобным образом? –Она промолчала. – Ведь я прошу вас только об одном: я хочу понять, почему…
– Заклинаю вас – уходите!
-
-
22.11.2011 в 12:25