– Я оказался проездом в Эксетере.
Она еще ниже склонила голову, все понимая и, конечно,испытывая угрызения совести.
– Не надо ли пойти за доктором?
Она ответила, не глядя на него:
– Прошу вас, не надо. Он только велит мне делать то,что я и так уже делаю.
Он не сводил с нее глаз: так странно было видеть еебеспомощной, немощной (хотя ее щеки цвели румянцем), пригвожденной к месту. Ипосле бессменного темно‑синего платья – эта яркая шаль, впервые столь полнооткрывшееся ему пышное богатство волос… Чуть ощутимый смолистый запах какого‑торастирания защекотал ему ноздри.
– Вас беспокоит боль?
Она отрицательно качнула головой.
– Так обидно… Просто не понимаю, как могла случитьсятакая глупость.
– Во всяком случае, надо радоваться, что это произошлоздесь, а не в лесу.
– Да.
Его присутствие, судя по всему, повергло ее в состояниеполного замешательства. Он огляделся вокруг. В недавно затопленном каминепотрескивал огонь. На каминной полке стояла фаянсовая кружка и в ней несколькопоникших нарциссов. Убожество обстановки, которое бросалось в глаза, ещеусугубляло неловкость ситуации. Черные разводы на потолке – следы копоти откеросиновой лампы – казались призрачным напоминанием об унылой вереницебесчисленных прежних постояльцев.
– Может быть, я напрасно…
– Нет. Прошу вас. Присядьте. Простите меня. Я… я неждала…
Он положил на комод свои вещи и присел на второй имевшийся вкомнате стул – у стола, ближе к двери. Действительно, как могла она – несмотряна отправленное письмо – рассчитывать на то, что он сам столь решительно признавалневозможным? Надо было срочно придумать что‑нибудь, чтобы оправдать свойприход.
– Вы сообщили свой адрес миссис Трэнтер?
Она покачала головой. Пауза. Чарльз рассматривал ковер усебя под ногами.
– Одному мне?
Она склонила голову. Он сдержанно кивнул; он так и думал.Опять последовала пауза. Внезапный порыв дождя яростно забарабанил по оконнымстеклам.
– Вот об этом я и пришел с вами поговорить, –произнес Чарльз.
Она ждала, но он молчал, не в силах оторвать от нее взгляд.Высокий ворот ее ночной рубашки был застегнут на пуговки; такие же пуговкипоблескивали на манжетах. Лампа, стоявшая на столе рядом с ним, былаприкручена, и вблизи огня белизна материи отсвечивала розовым. Ее волосы, цветкоторых – по контрасту с зеленой шалью – заново поразил его, казалисьвосхитительно живыми в мерцающих бликах пламени; в них сосредоточилась еетайна, вся ее сокровенная сущность, вся она, освобожденная, открытая: гордая ипокорная, скованная и раскованная, его ровня и его рабыня. Он понял, почемупришел: он должен был увидеть ее. Видеть ее – только это и было нужно; толькоэто могло утолить иссушавшую его нестерпимую жажду.
Он заставил себя отвести глаза. Но тут же его взглядпривлекло мраморное украшение над камином – две обнаженные нимфы; их тожеосвещали розоватые отблески огня, отражавшиеся от красного одеяла. Нимфы непомогли. Сара пошевелилась, меняя позу. Он снова вынужден был взглянуть в еесторону.
Быстрым движением она поднесла руку к склоненному лицу,смахнула что‑то со щеки, потом прижала ладонь к горлу.
– Мисс Вудраф, ради Бога… умоляю вас, не плачьте… Изачем я только пришел… Я, право, не хотел…
Но она со страстным внезапным отчаяньем затрясла головой. Он дал ей время прийти в себя. И пока она сидела перед ним, прикладывая к глазамскомканный платочек, он почувствовал, что его охватывает небывалой силы желание– в тысячу раз сильнее того, которое он испытал в ту ночь у проститутки. Можетбыть, ее слезы пробили наконец брешь, сквозь которую хлынула запоздалая волнапонимания, – так или иначе, он осознал вдруг, почему ее лицо такнеотступно преследует его, откуда эта неизъяснимая потребность снова ееувидеть; он понял, что хочет обладать ею, раствориться в ней до конца, сгореть,сгореть дотла в этом теле, в этих глазах. С такой надеждой можно жить – и ждатьнеделю, месяц, год, даже несколько лет. Но жить всю вечность в кандалах надежды…
Как бы оправдываясь, она произнесла еле слышно:
– Я думала, что никогда больше вас не увижу.
Он не могей сказать, как близка она к истине – к тому, на что совсем было решился онсам. Она наконец взглянула на него – и он тотчас же опустил глаза. Им овладелосостояние, близкое к обмороку; он ощущал те же Катулловы симптомы, что и тогдав амбаре. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Он понимал: если он взглянетв эти глаза, он погиб. И, чтобы не поддаваться соблазну, зажмурился.
Наступило напряженное, тяжелое молчание, похожее на минутноезатишье перед катастрофой – перед тем как взрывается мост или рушится башня;невыносимый накал эмоций, неудержимо рвущаяся наружу правда. Внезапно раздалсятреск, и из камина брызнул каскад искр и пылающих угольков. Почти все упали поту сторону низкой каминной решетки, но два‑три перескочили через нее иоказались в опасной близости от одеяла, прикрывавшего Сарины ноги. Она поспешноотдернула его; в ту же секунду Чарльз, припав на колено, выхватил совок изстоявшего рядом медного ведра, проворно подцепил угольки и кинул их в топку. Ноодеяло уже занялось. Он рванул его к себе, бросил на пол и торопливо сталзатаптывать тлеющий край. Комната наполнилась запахом паленой шерсти. Одна ногау Сары еще опиралась на скамеечку, но другую она спустила на пол. Ноги былибосые. Он посмотрел на одеяло, для верности похлопал по нему, поднял с полу иснова накинул ей на колени. Потом наклонился и, наморщив от усердия брови, сталаккуратно расправлять складки. И тогда – жестом как будто инстинктивным, но вто же время отчасти рассчитанным – она робко протянула руку и ладонью накрылаего пальцы. Он знал, что она подняла голову и смотрит на него. Он не в силахбыл убрать руку – и не мог больше отводить взгляд.
В ее глазах он прочел признательность, и прежнюю печаль, истранное сочувствие – словно она сознавала, что причиняет боль; но явственнеевсего в них выражалось ожидание. Неуверенное, несмелое, но ожидание. Если бы онзаметил на ее лице хотя бы тень улыбки, он, может быть, вспомнил бы теориюдоктора Грогана; но лицо ее было таким же потрясенным и растерянным, как егособственное, – она как будто спрашивала: «Что же это я делаю?» Он не знал,как долго они смотрели друг другу в глаза. Ему казалось, что целую вечность,хотя на самом деле прошло не более трех‑четырех секунд. Руки решили все за них.В едином, необъяснимом порыве их пальцы переплелись. Потом Чарльз упал наколени и страстно привлек ее к себе. Их губы встретились в каком‑то бешеномисступлении, неожиданном для обоих; она вздрогнула и отвернулась, уклоняясь отего губ. Он стал покрывать поцелуями ее щеки, глаза. Его пальцы дотронулисьнаконец до этих сказочных волос и погрузились в них, лаская; он прижал к себеее голову, ощущая пальцами ее изящную форму под мягкой волной волос, так же какплечами и грудью ощущал ее тело под легким покровом ткани. Внезапно он зарылсялицом в ее шею.
– Мы не должны… не должны… это безумие.
Но ее руки обвились вокруг него и не отпускали. Он приникголовой к ней вплотную и замер. Его несло, несло куда‑то на огненных крыльях –но воздух вокруг был напоен благодатной свежестью свободы: так чувствует себяребенок, наконец отпущенный из школы, вчерашний узник на зеленом лугу, сокол,взмывающий ввысь. Он поднял голову и взглянул на нее, теряя последние остаткисамообладания. И снова их губы слились. Он прижался к ней с такой силой, чтокресло сдвинулось с места. Он почувствовал, как она дернулась от боли, уронивперебинтованную ногу со скамеечки. Он покосился на ее лицо, ее закрытые глаза.Она прислонилась головою к спинке кресла, глядя куда‑то вбок; вдруг емупоказалось, что он ей противен… Но все ее тело, натянутое как струна,стремилось к нему, и руки судорожно сжимали его пальцы. Он кинул взгляд надверь у нее за спиной, вскочил и в два прыжка оказался у входа в спальню.
В спальне было полутемно – туда проникал только свет сумерекда тускло горевших фонарей напротив. Сара неловко привстала с кресла, опершисьо спинку и держа больную ногу на весу; шаль одним концом сползла у нее с плеч.Взгляд каждого излучал напряжение, достигшее крайней точки, – неудержимое,как потоп, сметающий все на своем пути. Она не то шагнула, не то упала к немунавстречу. Он бросился вперед и подхватил ее в объятия. Шаль соскользнула напол. Лишь тонкий слой материи отделял его от ее наготы. И, забыв обо всем, онприжал это почти нагое тело к своему и впился губами в ее рот, словноизголодавшийся – изголодавшийся не просто по женщине, а по всему, что так долгобыло под запретом; бешеный, неуправляемый поток давно сдерживаемых желаний истрастей прорвал плотину, все смешалось: любовь, и жажда риска, и грех,безумие, животное начало…
Голова ее запрокинулась назад; казалось, она лишилась чувств, когда он наконец оторвал рот от ее губ. Он поднял ее на руки, перенес вспальню и опустил, почти бросил на кровать. Она лежала в полуобмороке, закинувруку за голову. Он схватил и начал жарко целовать другую руку; ее пальцыласкали его лицо. Он рывком встал и кинулся в первую комнату. Там он принялсяраздеваться с лихорадочной поспешностью – так сбрасывает одежду сердобольныйпрохожий, завидев в реке утопающего. От сюртука отлетела пуговица и покатиласькуда‑то в угол, но он даже не посмотрел куда. Он сорвал с себя жилет, за нимбашмаки, носки, брюки, кальсоны… жемчужную булавку для галстуха, сам галстухвместе с воротничком… Вдруг он вспомнил про наружную дверь и, шагнув к ней,повернул в замке ключ. Потом, в одной длиннополой рубахе, закрывавшей ноги доколен, бросился в спальню.
Она успела переменить положение и лежала уже не попереккровати, а головой на подушке, хотя постель оставалась неразобранной.Рассыпавшиеся волосы почти закрывали лицо. Какое‑то мгновенье он стоял над нейнеподвижно. Потом оперся на узкую кровать одним коленом и упал на нее, покрываяжадными поцелуями ее рот, глаза, шею. Но это сжавшееся под ним пассивное, навсе согласное тело, голые ноги, прикасавшиеся к его ногам… он уже не мог ждать.Ее тело дернулось, словно от боли – как в тот раз, когда нога упала соскамеечки. Он совладал с этой инстинктивной судорогой, и ее руки обвилисьвокруг него, словно она хотела привязать, приковать его к себе на целуювечность, ту самую вечность, которую он уже не мыслил без нее.
– Милая моя. Милая. Ангел мой… Сара, Сара… Ах, Сара…
Еще несколько мгновений – и он затих. С того момента, как он поднялся с колен, чтобы заглянуть в спальню, прошло ровно девяносто секунд...