Самый целеустремленный человек- это тот, который очень хочет в туалет. Все преграды кажутся несущественными. Кроме Цели. Согласитесь, смешно слышать фразы типа:
Я описался, потому что:
- не было времени сходить в туалет.
- я был слишком уставший...
- потерял надежду... Я не верил что смогу добежать.
- ну конечно. Он то добежал. У него ноги вон какие длинные...
- я слишком глуп чтобы это сделать...
- я уже 5 раз описывался. У меня никогда не получится добежать...
- это явно не для меня.
- я постучался в туалет - но мне не открыли...
- мне не хватило мотивации...
- у меня была депрессия...
- у меня нет денег, я не могу себе этого позволить!....
- ... Решил сходить завтра))) (с)
Они лежали словно парализованные тем, что произошло.Застывшие в грехе, окоченевшие от наслаждения. Чарльз – его охватила непресловутая тихая печаль, наступающая после соития, а немедленный, вселенский ужас – был как город, на который с ясного неба обрушилась атомная бомба. Всесравнялось с землей, все превратилось в прах: принципы, будущее, вера, благиенамерения… Но он уцелел, он сохранил этот сладчайший дар – жизнь; и осталсяодин‑одинешенек, последний живой человек на земле… но радиоактивность вины,медленно и неудержимо, начала уже проникать в его тело, расползаться по нервам ижилам. Где‑то вдали, в полутьме, возникла Эрнестина; она смотрела на него соскорбной укоризной. Мистер Фримен ударил его по лицу… они стояли, точнокаменные изваяния, неподвижные, праведно‑неумолимые.
Он приподнялся, чтобы дать Саре отодвинуться, потом повернулсяна спину и лег; она прильнула к нему, положив голову ему на плечо. Он молча смотрел в потолок. Что он натворил, Боже, что он натворил!
Он теснее прижал ее к себе. Она робко протянула руку, и их пальцы снова сплелись. Дождь перестал. Где‑то под окном прозвучали шаги –неторопливая, тяжелая, мерная поступь. Скорее всего полицейский. Блюститель Закона.
Чарльз сказал:
– Я хуже, чем Варгенн. – В ответ она только крепчесжала его руку, словно возражая ему и успокаивая. Но он был мужчина. – Что теперь с нами будет?
– Я не хочу думать даже о том, что будет через час.
Он обнял ее за плечи, поцеловал в лоб; потом снова поднялглаза к потолку. Она казалась такой юной, такой потрясенной.
– Я должен расторгнуть свою помолвку.
– Я ни о чем не прошу. Как я могу? Я сама во всем виновата.
– Вы предостерегали меня, предупреждали… Нет, виноват во всем только я. Я знал, когда пришел… но предпочел закрыть глаза. Я отрекся от всех своих обязательств.
Она прошептала:
– Я так хотела. – И повторила снова, тихо и печально: – Да, я так хотела.
Он стал молча гладить и перебирать ее волосы. Они рассыпались по плечам, закрыли сквозной завесой ее лицо.
– Сара… какое волшебное имя.
Она ничего не ответила. Еще минута прошла в молчании; его рука продолжала нежно гладить ее волосы, как будто рядом с ним был ребенок. Номысли его были заняты другим. Словно почувствовав это, она проговорила:
– Я знаю, что вы не можете на мне жениться.
– Я должен это сделать. Я этого хочу. Я не смогувзглянуть себе в лицо, если не женюсь на вас.
– Я поступила дурно. Я давно мечтала об этом дне… Я не достойна стать вашей женой.
– Дорогая моя!..
– Ваше положение в свете, ваши друзья, ваша… да, и она– я знаю, она вас любит. Кому как не мне понять ее чувства?
– Но я больше не люблю ее!
Она подождала, покуда страстность, с которой он выкрикнул эти слова, перетечет в молчание.
– Она достойна вас. Я – нет.
Наконец он начал понимать, что она говорит всерьез. Он повернулк себе ее лицо, и в слабом уличном свете они взглянули друг другу в глаза. Их выражение не мог скрыть даже полумрак: в глазах Чарльза был написан панический ужас; она глядела спокойно, с едва заметной улыбкой.
– Не хотите же вы сказать, что я могу просто встать и уйти, как если бы между нами ничего не произошло?
Она промолчала, но ответ он прочел в ее глазах. Он приподнялся на локте.
– Вы не можете все простить мне. И ни о чем не просить.
Она откинулась головой на подушку, устремив взгляд в какое‑то темное будущее.
– Отчего же нет, раз я люблю вас?
Он снова привлек ее к себе. От одной мысли о подобной жертвена глаза у него навернулись слезы. Как чудовищно несправедливо судили о ней и сам он, и доктор Гроган! Она выше, благороднее, великодушнее их обоих. На миг Чарльза охватило презрение к собственному полу – к чисто мужской банальности,легковерности, мелочному эгоизму. Но принадлежность к сильной половине человечества тут же подсказала ему избитую, трусливую увертку: что если этот эпизод – последняя дань увлечениям молодости? Ведь каждому положено перебеситься, прежде чем окончательно остепениться… Но стоило этой мысли пронестись у него в голове, как он почувствовал себя убийцей, которому из‑закакого‑то просчета в процедуре обвинения ошибочно вынесен оправдательный приговор. Да, он оправдан по суду, он волен идти на все четыре стороны, но он виновен и навечно осужден в собственном сердце.
– Я не узнаю себя. Я стал другим.
– Мне тоже кажется, что я другая. Это потому, что мы согрешили. И не верим, что согрешили. – Она произнесла эти слова, какбудто глядя в бесконечность ночи. – Я хочу только счастья для вас. Явсегда буду помнить, что был такой день, когда вы любили меня… и я смогу теперьсмириться с чем угодно… с любой мыслью… кроме мысли о вашей смерти.
Он снова привстал и пристально взглянул ей в лицо. В ее глазах все еще пряталась едва заметная улыбка, улыбка удовлетворенного знания –духовный или психологический эквивалент того удовлетворения, которое ощутил Чарльз, познав ее физически. Никогда прежде он не испытывал такого чувства близости, такого полного единения с женщиной. Он наклонился и поцеловал ее – из самых чистых побуждений, хотя, прижавшись к ее жарким губам, почувствовал, чтов нем опять просыпаются иные побуждения, уже не столь невинные… Чарльз неотличался от большинства викторианцев. Мысль о том, что порядочная,благовоспитанная женщина, унижая себя в угоду мужской похоти, сама можетполучать удовольствие, просто не укладывалась у него в голове. Он и такдостаточно злоупотребил ее чувствами; больше он этого не до пустит. И прошло уже столько времени… который час? Он поднялся и сел на постели.
– Эта особа там, внизу… и мой слуга ждет в гостинице.Прошу вас, дайте мне день‑два сроку. Я должен подумать, решить…
Не открывая глаз, она сказала;
– Я недостойна вас.
Он посмотрел на нее еще секунду, встал с кровати и вышел впервую комнату.
И там… Это было как удар грома.
Начав одеваться, он вдруг заметил на рубашке спереди пятно.Он подумал, что чем‑то оцарапался, и украдкой осмотрел себя – но ни боли, ниссадин не было. Тогда он судорожно вцепился в спинку кресла и застыл, неотрывая глаз от двери в спальню: он понял наконец то, о чем давно уже догадалсябы более опытный – или менее пылкий – любовник.
Она была девственница!
Из спальни послышалось какое‑то движение. Голова у него шла кругом; он был ошарашен, ошеломлен – и с поспешностью отчаяния стал натягиватьна себя одежду. Из‑за двери доносились приглушенные, звуки – в умывальнике заплескалась вода, звякнула фаянсовая мыльница… Она не отдалась тогда Варгенну.Она солгала. Все ее слова, все поступки в Лайм‑Риджисе были построены на лжи.Но для чего? Для чего? Чего ради?
Это шантаж!
Она хочет приобрести над ним неограниченную власть.
И все уродливые, дьявольские порождения мужского ума – вековечный глупый страх перед армией женщин, вступивших в тайный сговор с целью высосать из них все соки, погубить их мужское естество, использовать их идеализм в корыстных целях, перетопить их в воск и вылепить из них нечто несусветное в угоду своим злокозненным фантазиям – все это, в купе с отвратительными свидетельствами, которые приводились в апелляции по делу ЛаРонсьера и в правдоподобии которых теперь не приходилось сомневаться, повергло Чарльза в поистине апокалипсический ужас.
Плесканье воды прекратилось. Он услышал шаги, какой‑то шорох– вероятно, она снова легла в постель. Уже одетый, он стоял, неподвижно уставясь в огонь. Да, его заманили в ловушку; вокруг него стягивалась дьявольская сеть; какой‑то злой дух руководил поступками этой безумицы… Но зачем все это? Для чего?
Скрипнула дверь. Он обернулся; и на его лице она могла прочесть все обуревавшие его мысли. Она стояла на пороге спальни, одетая в своепрежнее темно‑синее платье, но еще с распущенными волосами – и с прежним оттенком вызова во взгляде: на секунду он вспомнил тот день, когда набрел нанее, спящую, в лесу, – в тот раз, стоя на скалистом уступе над морем, она смотрела на него снизу вверх с похожим выражением. По‑видимому, она догадалась,что он уже знает правду; и снова предвосхитила готовое сорваться с его устобвинение, выбила почву у него из‑под ног.
Она повторила свои предыдущие слова:
– Я недостойна вас.
И теперь он с этим согласился. Он прошептал:
– А как же Варгенн?..
– Когда я приехала в Уэймут и пошла туда, где – помните– где он остановился… то, не дойдя еще до дверей таверны, я увидела его. Он выходил. И не один. Он был с женщиной. С женщиной определенного сорта – тут нельзя было ошибиться. – Она отвела глаза, избегая его бешеного взгляда. – И я… я спряталась в подворотне. И когда они скрылись, ушла.
– Но почему же вы мне сказали…
Она быстро шагнула к окну. И тут он онемел. Она не хромала!Нога у нее вовсе не болит! Не было никакого вывиха! Она взглянула на него черезплечо и поняла, что он осуждает ее и за это; потом отвернулась к окну.
– Да. Я обманула вас. Но больше я вас не потревожу.
– Но как же… что я… почему…
Запутанный клубок! Сплошные тайны!
Она молча стояла перед ним. Утихший было дождь возобновился с новой силой. В ее прямом, спокойном взгляде он уловил не только прежний вызов, но и какое‑то новое, более мягкое выражение – напоминание об их недавней близости. И ощущение дистанции смягчилось, хоть и не исчезло.
– Я благодарна вам. Вы подарили мне утешительное сознание того, что в ином мире, в иной жизни, в иное время я могла бы стать вашей женой.Вы дали мне силы продолжать жить… здесь и сейчас. – Их разделяли какие‑нибудь десять футов, но ему казалось, что между ними добрый десяток миль. – Но водном я вас никогда не обманывала. Я полюбила вас… по‑моему, с первой минуты.Тут никакого обмана не было. Вас могло ввести в заблуждение только мое одиночество. Обида, зависть… не знаю, что мною руководило. Не знаю. – Она снова отвернулась к окну, к стене дождя за ним. – Не спрашивайте меня опричинах. Объяснить их я не могу. Они необъяснимы.
Наступило напряженное молчание. Чарльз молча смотрел ей вспину. Совсем недавно он чувствовал, что какая‑то волна неудержимо мчит его к ней; и точно так же сейчас его неудержимо несло прочь. Тогда она влекла его,теперь отталкивала – и оба раза виновата была она одна.
– Я не могу удовлетвориться этой отговоркой. Я требую объяснений.
Но она покачала головой.
– Пожалуйста, оставьте меня. Я молюсь о вашем счастии.Больше я ему не помешаю.
Он не двинулся с места. Через одну‑две секунды онаобернулась и снова, как раньше, прочла его тайные мысли. Ее лицо выражало спокойствие, похожее на обреченность.
– Я прежде уже говорила вам. Я гораздо сильнее, чем можно было бы вообразить. Моя жизнь кончится тогда, когда придет ее естественный конец.
Еще несколько секунд он выдерживал ее взгляд, потом взял с комода трость и шляпу.
– Что ж, поделом награда! За то, что я попытался вам помочь… Что стольким рисковал… И каково узнать теперь, что все это время вы меня дурачили, что я был не более чем игрушкой ваших странных фантазий!
– Сегодня меня заботило только собственное счастье.Если бы нам довелось встретиться опять, меня заботило бы только ваше. А счастья со мной у вас не может быть. Вы не можете на мне жениться, мистер Смитсон.
Этот внезапно официальный тон глубоко задел его. Он кинул нанее взгляд, выражавший и боль, и обиду, но она успела предусмотрительно повернуться к нему спиной. Он в гневе шагнул вперед.
– Как вы можете обращаться ко мне подобным образом? –Она промолчала. – Ведь я прошу вас только об одном: я хочу понять, почему…
– Заклинаю вас – уходите!
– Я оказался проездом в Эксетере.
Она еще ниже склонила голову, все понимая и, конечно,испытывая угрызения совести.
– Не надо ли пойти за доктором?
Она ответила, не глядя на него:
– Прошу вас, не надо. Он только велит мне делать то,что я и так уже делаю.
Он не сводил с нее глаз: так странно было видеть еебеспомощной, немощной (хотя ее щеки цвели румянцем), пригвожденной к месту. Ипосле бессменного темно‑синего платья – эта яркая шаль, впервые столь полнооткрывшееся ему пышное богатство волос… Чуть ощутимый смолистый запах какого‑торастирания защекотал ему ноздри.
– Вас беспокоит боль?
Она отрицательно качнула головой.
– Так обидно… Просто не понимаю, как могла случитьсятакая глупость.
– Во всяком случае, надо радоваться, что это произошлоздесь, а не в лесу.
– Да.
Его присутствие, судя по всему, повергло ее в состояниеполного замешательства. Он огляделся вокруг. В недавно затопленном каминепотрескивал огонь. На каминной полке стояла фаянсовая кружка и в ней несколькопоникших нарциссов. Убожество обстановки, которое бросалось в глаза, ещеусугубляло неловкость ситуации. Черные разводы на потолке – следы копоти откеросиновой лампы – казались призрачным напоминанием об унылой вереницебесчисленных прежних постояльцев.
– Может быть, я напрасно…
– Нет. Прошу вас. Присядьте. Простите меня. Я… я неждала…
Он положил на комод свои вещи и присел на второй имевшийся вкомнате стул – у стола, ближе к двери. Действительно, как могла она – несмотряна отправленное письмо – рассчитывать на то, что он сам столь решительно признавалневозможным? Надо было срочно придумать что‑нибудь, чтобы оправдать свойприход.
– Вы сообщили свой адрес миссис Трэнтер?
Она покачала головой. Пауза. Чарльз рассматривал ковер усебя под ногами.
– Одному мне?
Она склонила голову. Он сдержанно кивнул; он так и думал.Опять последовала пауза. Внезапный порыв дождя яростно забарабанил по оконнымстеклам.
– Вот об этом я и пришел с вами поговорить, –произнес Чарльз.
Она ждала, но он молчал, не в силах оторвать от нее взгляд.Высокий ворот ее ночной рубашки был застегнут на пуговки; такие же пуговкипоблескивали на манжетах. Лампа, стоявшая на столе рядом с ним, былаприкручена, и вблизи огня белизна материи отсвечивала розовым. Ее волосы, цветкоторых – по контрасту с зеленой шалью – заново поразил его, казалисьвосхитительно живыми в мерцающих бликах пламени; в них сосредоточилась еетайна, вся ее сокровенная сущность, вся она, освобожденная, открытая: гордая ипокорная, скованная и раскованная, его ровня и его рабыня. Он понял, почемупришел: он должен был увидеть ее. Видеть ее – только это и было нужно; толькоэто могло утолить иссушавшую его нестерпимую жажду.
Он заставил себя отвести глаза. Но тут же его взглядпривлекло мраморное украшение над камином – две обнаженные нимфы; их тожеосвещали розоватые отблески огня, отражавшиеся от красного одеяла. Нимфы непомогли. Сара пошевелилась, меняя позу. Он снова вынужден был взглянуть в еесторону.
Быстрым движением она поднесла руку к склоненному лицу,смахнула что‑то со щеки, потом прижала ладонь к горлу.
– Мисс Вудраф, ради Бога… умоляю вас, не плачьте… Изачем я только пришел… Я, право, не хотел…
Но она со страстным внезапным отчаяньем затрясла головой. Он дал ей время прийти в себя. И пока она сидела перед ним, прикладывая к глазамскомканный платочек, он почувствовал, что его охватывает небывалой силы желание– в тысячу раз сильнее того, которое он испытал в ту ночь у проститутки. Можетбыть, ее слезы пробили наконец брешь, сквозь которую хлынула запоздалая волнапонимания, – так или иначе, он осознал вдруг, почему ее лицо такнеотступно преследует его, откуда эта неизъяснимая потребность снова ееувидеть; он понял, что хочет обладать ею, раствориться в ней до конца, сгореть,сгореть дотла в этом теле, в этих глазах. С такой надеждой можно жить – и ждатьнеделю, месяц, год, даже несколько лет. Но жить всю вечность в кандалах надежды…
Как бы оправдываясь, она произнесла еле слышно:
– Я думала, что никогда больше вас не увижу.
Он не могей сказать, как близка она к истине – к тому, на что совсем было решился онсам. Она наконец взглянула на него – и он тотчас же опустил глаза. Им овладелосостояние, близкое к обмороку; он ощущал те же Катулловы симптомы, что и тогдав амбаре. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Он понимал: если он взглянетв эти глаза, он погиб. И, чтобы не поддаваться соблазну, зажмурился.
Наступило напряженное, тяжелое молчание, похожее на минутноезатишье перед катастрофой – перед тем как взрывается мост или рушится башня;невыносимый накал эмоций, неудержимо рвущаяся наружу правда. Внезапно раздалсятреск, и из камина брызнул каскад искр и пылающих угольков. Почти все упали поту сторону низкой каминной решетки, но два‑три перескочили через нее иоказались в опасной близости от одеяла, прикрывавшего Сарины ноги. Она поспешноотдернула его; в ту же секунду Чарльз, припав на колено, выхватил совок изстоявшего рядом медного ведра, проворно подцепил угольки и кинул их в топку. Ноодеяло уже занялось. Он рванул его к себе, бросил на пол и торопливо сталзатаптывать тлеющий край. Комната наполнилась запахом паленой шерсти. Одна ногау Сары еще опиралась на скамеечку, но другую она спустила на пол. Ноги былибосые. Он посмотрел на одеяло, для верности похлопал по нему, поднял с полу иснова накинул ей на колени. Потом наклонился и, наморщив от усердия брови, сталаккуратно расправлять складки. И тогда – жестом как будто инстинктивным, но вто же время отчасти рассчитанным – она робко протянула руку и ладонью накрылаего пальцы. Он знал, что она подняла голову и смотрит на него. Он не в силахбыл убрать руку – и не мог больше отводить взгляд.
В ее глазах он прочел признательность, и прежнюю печаль, истранное сочувствие – словно она сознавала, что причиняет боль; но явственнеевсего в них выражалось ожидание. Неуверенное, несмелое, но ожидание. Если бы онзаметил на ее лице хотя бы тень улыбки, он, может быть, вспомнил бы теориюдоктора Грогана; но лицо ее было таким же потрясенным и растерянным, как егособственное, – она как будто спрашивала: «Что же это я делаю?» Он не знал,как долго они смотрели друг другу в глаза. Ему казалось, что целую вечность,хотя на самом деле прошло не более трех‑четырех секунд. Руки решили все за них.В едином, необъяснимом порыве их пальцы переплелись. Потом Чарльз упал наколени и страстно привлек ее к себе. Их губы встретились в каком‑то бешеномисступлении, неожиданном для обоих; она вздрогнула и отвернулась, уклоняясь отего губ. Он стал покрывать поцелуями ее щеки, глаза. Его пальцы дотронулисьнаконец до этих сказочных волос и погрузились в них, лаская; он прижал к себеее голову, ощущая пальцами ее изящную форму под мягкой волной волос, так же какплечами и грудью ощущал ее тело под легким покровом ткани. Внезапно он зарылсялицом в ее шею.
– Мы не должны… не должны… это безумие.
Но ее руки обвились вокруг него и не отпускали. Он приникголовой к ней вплотную и замер. Его несло, несло куда‑то на огненных крыльях –но воздух вокруг был напоен благодатной свежестью свободы: так чувствует себяребенок, наконец отпущенный из школы, вчерашний узник на зеленом лугу, сокол,взмывающий ввысь. Он поднял голову и взглянул на нее, теряя последние остаткисамообладания. И снова их губы слились. Он прижался к ней с такой силой, чтокресло сдвинулось с места. Он почувствовал, как она дернулась от боли, уронивперебинтованную ногу со скамеечки. Он покосился на ее лицо, ее закрытые глаза.Она прислонилась головою к спинке кресла, глядя куда‑то вбок; вдруг емупоказалось, что он ей противен… Но все ее тело, натянутое как струна,стремилось к нему, и руки судорожно сжимали его пальцы. Он кинул взгляд надверь у нее за спиной, вскочил и в два прыжка оказался у входа в спальню.
В спальне было полутемно – туда проникал только свет сумерекда тускло горевших фонарей напротив. Сара неловко привстала с кресла, опершисьо спинку и держа больную ногу на весу; шаль одним концом сползла у нее с плеч.Взгляд каждого излучал напряжение, достигшее крайней точки, – неудержимое,как потоп, сметающий все на своем пути. Она не то шагнула, не то упала к немунавстречу. Он бросился вперед и подхватил ее в объятия. Шаль соскользнула напол. Лишь тонкий слой материи отделял его от ее наготы. И, забыв обо всем, онприжал это почти нагое тело к своему и впился губами в ее рот, словноизголодавшийся – изголодавшийся не просто по женщине, а по всему, что так долгобыло под запретом; бешеный, неуправляемый поток давно сдерживаемых желаний истрастей прорвал плотину, все смешалось: любовь, и жажда риска, и грех,безумие, животное начало…
Голова ее запрокинулась назад; казалось, она лишилась чувств, когда он наконец оторвал рот от ее губ. Он поднял ее на руки, перенес вспальню и опустил, почти бросил на кровать. Она лежала в полуобмороке, закинувруку за голову. Он схватил и начал жарко целовать другую руку; ее пальцыласкали его лицо. Он рывком встал и кинулся в первую комнату. Там он принялсяраздеваться с лихорадочной поспешностью – так сбрасывает одежду сердобольныйпрохожий, завидев в реке утопающего. От сюртука отлетела пуговица и покатиласькуда‑то в угол, но он даже не посмотрел куда. Он сорвал с себя жилет, за нимбашмаки, носки, брюки, кальсоны… жемчужную булавку для галстуха, сам галстухвместе с воротничком… Вдруг он вспомнил про наружную дверь и, шагнув к ней,повернул в замке ключ. Потом, в одной длиннополой рубахе, закрывавшей ноги доколен, бросился в спальню.
Она успела переменить положение и лежала уже не попереккровати, а головой на подушке, хотя постель оставалась неразобранной.Рассыпавшиеся волосы почти закрывали лицо. Какое‑то мгновенье он стоял над нейнеподвижно. Потом оперся на узкую кровать одним коленом и упал на нее, покрываяжадными поцелуями ее рот, глаза, шею. Но это сжавшееся под ним пассивное, навсе согласное тело, голые ноги, прикасавшиеся к его ногам… он уже не мог ждать.Ее тело дернулось, словно от боли – как в тот раз, когда нога упала соскамеечки. Он совладал с этой инстинктивной судорогой, и ее руки обвилисьвокруг него, словно она хотела привязать, приковать его к себе на целуювечность, ту самую вечность, которую он уже не мыслил без нее.
– Милая моя. Милая. Ангел мой… Сара, Сара… Ах, Сара…
Еще несколько мгновений – и он затих. С того момента, как он поднялся с колен, чтобы заглянуть в спальню, прошло ровно девяносто секунд...
Украинская деревня, ночь. Мужик под окном хаты (шёпотом):
- Мыкола!
Из окна (сдавленный шёпот):
- Чё?
- Выходь!
- Зачем?
- Я тут горилки припас, галушки пожарил, грибочки, огурчики... Выпьем!
- Та не можу!
- А чё?
- Та е..усь я, будь оно неладно!
(с)


...

бля пальцы как сардельки)))
[email protected] (03:54:35 20/11/2011)
они просто возбудились...XDDD
Ты так близко, в зоне риска
Мне так нужна классика жанра
Всего одна искра до пожара.(с)
Холодное сердце согреешь руками
И я буду рядом ночами и днями
Нам не помешают минуты прощания
Мне встреча с тобою нужна как дыхание.(с)
Со мною сложно, без меня будет легче
Но если ты готова, тогда держись крепче
Я пронесу нашу любовь до самой смерти
Ты та, от которой мне нужны дети.(с)